Общественный научно-просветительский журнал

Педагогика Культуры

ЖУРНАЛ

Педагогика Культуры

 7 июня 2008 года исполнилось 70 лет со дня рождения поэта и композитора Александра Дольского, автора стихов и песен, снискавших всеобщую любовь и признание.

В юбилейный год А. Дольского предлагается провести конкурс рисунков и сочинений «Мне звезда упала на ладошку». Конкурс проводится с целью выявления нового творческого мышления.

 

Космическая судьба земного поэта

Семь световых лет и семь земных десятилетий

(«Звезда на ладони» и проект детского космического послания)

Е.Н. Черноземова,

доктор филологических наук,

профессор Московского педагогического

государственного университета

Какая акустика в космосе!
Крикнешь однажды –
а пространство звучит и звучит
вечно.

Владимир Британишский

И быть может, на всех небосклонах
Повторяются снова сейчас
Несмолкающий шепот влюбленных
И густой Маяковского бас.

Михаил Светлов

Почти десятилетие назад в московском Дворце детского и юношеского творчества на Воробьевых горах приступили к реализации проекта детского космического послания. В планы детей входило отправить послание внеземным цивилизациям, в котором планировалось рассказать о Земле, Человеке и человечестве тем, кто о них никогда ничего не знал. Участники проекта разработали анкету, собрали мнения сверстников о том, что и как именно должно быть рассказано о красоте земного мира тому, кто его никогда не видел, как объяснить, что такое Человек и чем он занят на планете Земля. Обобщив предложения и выделив главное, послание составили. Взрослые помогли его зашифровать на универсальном математическом языке. Но помимо текста в двоичном коде было решено добавить к посланию рисунки, а чтобы межгалактический разум мог составить представление о том, что такое земная музыка и поэзия, послать в космическое пространство музыкальный сигнал. При обсуждении того, какое произведение должно представить строй чувств и мыслей землян, выбор пал на «Звезду на ладони» А. Дольского. Зашифрованный текст послания был отправлен в космическое пространство с одного из самых больших и мощных в стране телескопов. Вот уже почти семь световых лет позывные землян летят в просторах мироздания, неся устремленность «любить и быть любимым».

Песня была создана автором, когда ему было только восемнадцать. «Теперь я понял: это молитва», – говорит поэт, прожив семь земных десятилетий, и искренне удивляется тому, что песня, по его мнению, простая, которой он никогда не придавал никакого особого значения, продолжает находить такой отклик во многих сердцах.

Детский выбор не был случаен. Его нельзя отнести на счет неначитанности или недостаточной осведомленности в глубинах современной поэзии. Он подсказан сердцем. «Звезду на ладони» любят и многие взрослые, так много и точно из сокровенного высказано в ее строе. Те, кто любит творчество поэта и относится к нему со вниманием, знают, что это далеко не единственное его «звездное» стихотворение. Соизмерение земного пространства со звездными далями и глубинами мироздания, умение держать духовную вертикаль – его позиция, характерная черта его мировидения.

 

ЗЕМНАЯ СУДЬБА КОСМИЧЕСКОГО ПОЭТА.

НЕПУБЛИКУЮЩИЙСЯ ПОЭТ КАК ФЕНОМЕН СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЫ

На реплику о том, что Дольский написал роман в стихах, обычно слышишь отзыв: «Этот тот самый с гитарой?» Здесь будто бы сопрягаются два несоединимых дискурса, и диалог развивается в борьбе речевых жанров. Реплика: «Да, он настоящий поэт», – многое оставляет за границами недолгого диалога как само собой разумеющееся: в «том самом с гитарой» редко кто видит глубокого поэта, зачастую относя к категории бардов, для текстов которых музыкальное интонирование обязательно, без него многое теряется в восприятии смыслов. Дольский без гитары воспринимаем с трудом. Гитара – часть его существа. Сочетание музыки и текста в его произведениях дает особое качество, поскольку музыкальная осведомленность и вкус автора особенны. Вероятно, исходя из особенностей качества творчества, его профессионализма, барды не считают его своим, но при этом без многих афиш и при отсутствии какой бы то ни было рекламы поэт умудряется собирать большие залы. На концерты приходят те, кто хотят услышать песни, что грели в юности, что звучали у костров («… славно вспомнить, что когда-то пелось / и строфами осталось по тетрадкам»), и те, кто с удовольствием погружается в философские глубины поэзии, и те, кому по сердцу гражданская лирика, в которой звучит горечь от происходящего и щемящая надежда на то, «что низость вовек не посмеет восстать». Устремления всех увенчаются успехом. Автор обязательно откликается на просьбы зала и исполняет написанные в юности «Аленушку» и «Исполнение желаний» («Звезду на ладони»). Но и здесь ждут сюрпризы. В старых песнях есть по-новому звучащие строки. Все это, как правило, остается не проговоренным во имя того, чтобы утвердить главное: «Да, он настоящий поэт».

Не только музыка, но и поэзия Дольского может существовать самостоятельно, при этом не только ничего не теряя, но обретая новые возможности, возникающие в приостановках и возвратах при чтении, необходимых для вчитывания и соразмышления. Поэзия, требующая и выдерживающая медленное чтение, не надоедающая при многократном возврате, востребована сегодня, как и всегда.

За бортом обсуждения остается и еще один актуальный для современного литературного процесса вопрос о том, что существование поэтов, чье творчество оказывается узнаваемым до момента книжных или журнальных публикаций, заставляет пересмотреть существо того, что собою этот самый литературный процесс являет.

Сегодня понятие литературы воспринимается в том значении, в каком оно сложилось в веке XIX: этим словом обозначается процесс, обеспечивающий возможность потребления печатного слова. Для того чтобы человек смог прочитать текст и состояться как читатель, такой текст должен быть произведен на свет, написан, прочитан рецензентом, редактором, то есть должен преодолеть барьер между писателем и читателем, затем финансовые препоны, чтобы оказаться напечатанным, а затем, став литературным фактом, подвергнуться оценкам и критике. Факт публикации важен, поскольку с его момента произведение начинает свою литературную жизнь, оно может отражаться в других произведениях искусства, становиться материалом для киносценариев, упоминаться в литературных произведениях, в споре вокруг него могут проявлять себя персонажи других авторов, на него могут делаться ссылки, оно может цитироваться, расхватываться на цитаты, жить в анекдотах.

Мы наивно полагаем, что литературу создают писатели, то есть те люди, которые создают тексты. И редко обращаем внимание на порою все-таки проговариваемые слова о том, что любому писателю необходим талантливый читатель. В самом деле, текст не может считаться литературным фактом до тех пор, пока он не был опубликован и прочитан, не обрел читателя и читательского отклика.

Последняя треть ХХ века доказала, что литературным фактом подчас становились произведения, которые были опубликованы, так и не будучи напечатанными. Песни Галича, Высоцкого, Асмолова переписывались от руки, расходились на кассетах и жили жизнью литературного факта, вовсе не смущаясь тем, что слово литература происходит от латинского литера – буква, и требует не просто вынесения на публику, а именно печатной публикации. Такие тексты не ждут согласия критика на то, чтобы оказаться литературным фактом. В итоге искренность и исповедальность прорываются в текст и доходят до сердец, взывая к соразмышлению, сочувствию – в чем, видимо, и состоит основная функция поэзии, поскольку не заботящийся об издании более свободен и искренен. Именно такова особенность творчества Дольского, идущего от сердца к сердцу.

На концертах часто приходят записки о том, что его стихи спасли, стали опорой в самые безысходные минуты жизни. Когда еще ни одна его строчка не была опубликована, страна пела «Звезду на ладони», «Удивительный вальс», «Господа офицеры». Когда появилась первая тоненькая книжка в «Библиотеке "Огонька"», многое из опубликованного уже было известно, считано и списано с пластинок фирмы «Мелодия» и магнитофонных кассет. Неопубликованность его не тревожила, ее заменяло большое количество концертов, которые всегда были востребованы. Много переживаний доставляли обсуждения и отклики старших братьев-поэтов, которые критиковали, не пропускали, замалчивали, иногда присваивая себе тексты, которые ушли в народ, потеряв автора. Реакция поэта на подобные факты всегда иронична и снисходительна: не позвали в проект «Песни нашего века» – «Ну да, я же поэт XXI века», присвоили «Господ офицеров» – «Да пусть, я еще напишу». Он и впрямь ведет себя, как «мужчина племени Атлантов» среди драчливых мальчишек, сражающихся за место в журнальных колонках и строки на книжных страницах. Его и неопубликованного узнали. А узнав, предприняли усилия для того, чтобы издать. Такие энтузиасты, занятые поисками спонсоров, нашлись и в Харькове, и в Санкт-Петербурге. Потом заинтересовалось московское издательство. И после публикации поэтические сборники не залежались, что случалось подчас с теми, кто был широко известен в узких кругах и после выхода многотиражного издания обнаруживал невеликий диаметр круга поклонников.

Литературная судьба поэта Дольского дает пищу для размышлений о том, что же собой являет сегодня литературный процесс.

 

РОМАН В СТИХАХ «АННА»

Сегодня Дольский-поэт идет к читателю, издав свой роман на свои средства (Дольский, Александр Александрович. Анна : история любви / Александр Дольский.– СПб.: Культура, 2006. – 302 с.).

Если коротко определить, о чем новый роман, то вполне можно ответить: о смысле жизни. Смешно звучит, что смысл жизни наконец-то найден. Когда прочитаешь роман, смешно не будет. Поэт показывает, как меняют мир Любовь и Творчество, и, как приговор, звучат строки о сытых и самодовольных: «Переместились лишь в пространстве, но Времена не изменив».

Это роман о проблемах творчества, о том, что значит, быть Художником, о том, чем отвечает художник перед жизнью, если попадается на крючок инфернальных посулов славы и денег.

В романе есть автор. Он не умер, как в постмодерне. Это традиционно? Старомодно? Нет, в романе есть объяснение авторской позиции – не бояться быть собой и говорить от своего имени. Может быть, такой определенности и смелости сегодня и не хватает. Автор делает все, «чтобы в сердцах осталось слово, которое сказать посмел».

Смелость сказать о том, о чем догадывались, но сказать не решались – свойство истинного поэта и одна из христианских добродетелей. Бесстрашие перед трудными, неразрешимыми вопросами – свойство и функция поэзии, которую всегда ставили выше философии и истории.

Что, собственно, стоит за словами: “Поэт пишет об общечеловеческих проблемах”?

Одни и те же идеи могут быть выражены языком философа, теолога, ученого, музыканта. Но выраженными они окажутся в разной форме. Истинным поэтом назовут того, чья форма выражения мысли устроит всех: и ученого, и философа, и теолога, и музыканта. Наиважнейшая функция поэта – примирять существующие точки зрения и доказательно утверждать, что зачастую не существует противоречия в предмете спора, вскрывать гармонию разнообразия мнений, чувства добрые лирой пробуждать. Логика здесь проста: нет и не может быть противоречий, кроме естественных, природосообразных, у того, что имеет единый исток и общий корень. В этом смысле текст запечатлевает состояние современной культуры и культурный уровень общества в целом. Вопрос “Кто будет это читать?” – влияет на то, что будет предложено. Поэт вскрывает глубинную родственность явлений и их утраченные связи. Показывает католикам и протестантам, христианам и мусульманам, иудеям и буддистам, что в их позициях больше сходства, чем расхождений, что подчас позиции атеиста и верующего могут оказаться равноудаленными от Истины. «Я не люблю крайностей», – говорит поэт, избегая участия в партиях и группировках. Но это не мешает ему высказывать ясно и твердо свою точку зрения на то, что происходит сегодня.

Роман интересен тем, что содержит саморефлексию автора, рассказывающего об искусстве писать романы:

Роман в стихах, не в прозе. Рифмы здесь игрушки.

Когда пускался на дебют, то трудностей не знал.

И в этом смысле Вяземскому Пушкин

О дьявольском различии писал.

 

Я эти сложности почувствовал сейчас,

когда сюжет мой в отступлениях увяз.

(Ш, 2 (13-16), 3).

К слову, в романе множество литературных реминисценций, отголосков и откликов. Здесь дело не просто в начитанности автора. Строки романа дышат его влюбленностью в поэзию, в поэтический мир «зеленоокого» Верхарна, юных Лермонтова и Рембо, «Цветаевой-богини», Волошина, Вордсворта, Рильке, Шекспира и Чехова, Тютчева и Чичибабина. Здесь с пугающей точностью возникают ассоциации с мирами Блока и Платонова, Гоголя и Булгакова, Бодлера и Сартра. Прекрасное и ужасное продолжает жить в современности. И у того, и у другого есть свои проводники и носители. Роман рассказывает о победе жизни и света над мраком разгулявшегося псевдоискусства, ведущего в никуда. Мир Красоты и Любви, воплощаясь в видимом и повседневном, нисходит с метафизических высот, которые открывается перед теми, кто не предает, не сдается и имеет смелость заглянуть в суть вещей.

Язык романа, как и положено, способствует проникновению в философические глубины, способен передавать и движение мысли, и сюжета и порою становится афористичным. Многие строфы заканчиваются емкими двустишиями. Вот лишь некоторые из них: «И снова молодость впадает в грех – / Экспроприировать и разделить на всех!» II, 1 (17-18), «Но, правда, защищая принципы Свободы, / Америка унизила все страны и народы», «А небосвод бездонный ясен, ярок. / И каждый день, как дорогой подарок» Ш, 1 (17-18), «Нам подфартило, что искусствоведам / Смысл наших разговоров был неведом». Ш, 8 (17-18), «Честный воин и большой поэт. / Сочетаний этих нынче нет» Ш, 9 (17-18), «Не утверждали мы, что прав всегда народ. / Подчас ничтожествам он предпочтенье отдает» Ш, 10 (17-18). «Так жизни неожиданно, случайно / Пересекаются, и возникает тайна» I, 11 (17-18). «Прилавки все пустели и пустели. / Но все чего-то пили, пели, ели» IV, 1 (6-7). «Я сам порой предвижу жизнь свою, / Но знаков, данных мне, не сознаю» IV, 9 (1-2). «Так часто дети видят более глубоко, / Что мы в гордыне понимаем однобоко» IV, 10 (17-18). «Так выражаются науки – непонятно, долго. / От них практически – ни радости, ни толка» IV, 16 (17-18). «И звучит по сердцам с недоступных высот: / "Тот, кто музыке предан, тот дольше живет"» V, 41 (19-20).

Отдельная тема романа и афоризмов-двустиший – женская проницательность, интуиция, способность к предвидению: «Но известно – без женщины участь творца / Не достигнет Божественной выси Венца» IV, 37 (17-18). «Но женщины всегда мужчин мудрей. / Они поймут все глубже и скорей» V, 35 (17-18).

Доказав линией своей жизни возможность существовать без тусовки в самостоянии, отдельности, автор ставит под сомнение высоту и ценность сложившихся авторитетов и тусовочно закоренелых оценок. Предложив взглянуть на происходящее в мире с метафизических высот, он без обиняков ниспровергает модные имена, возведенные на пьедестал не имеющим собственного мнения большинством, даже если оно мнит себя рафинировано избранным и немногочисленным.

Особого внимания заслуживают авторские комментарии к тексту. В них и необходимые уточнения, и юмор в отношении к себе и к материалу.

Ведя рассуждения о принципах творчества, автор высказывает свое отношение к дилетантам [II, 11 (5-18). VII, 27 (9-16)] и эпигонам, к графомании и массовой культуре, объясняя успешность «зауми», демонстрируя при этом с легкостью, насколько сам владеет подобной техникой, используя абсурд [II, (7-8)] и аллитерацию [XII, (9)], которые могут быть самоцелью или упражнением, а могут опровергать утверждение того, что алкогольное опьянение высвобождает творческие начала, и пьяный бред приводит к прорывам в высшие смыслы.

Российская вакханалия – особая тема романа. Из смешных и забавных ситуаций вокруг неприкаянных и безобидных в своей никчемности алкашей вырастает национальное бедствие всенародного бездумия и бессилия. Эпизод нагнетается за эпизодом, зарисовка за зарисовкой. Кажется, что роман стал пробуксовывать, действие остановилось. Но как только действие сдвинется с места, станет ясно, что художественный замысел требовал нагнетания вакхических настроений, как «сигнала распавшихся миров». На фоне безразличия и бессловесности вечно сосредоточенных на поисках очередного возлияния сограждан развертывается битва между захватывающими материальные богатства делягами, в том числе и от искусства, и теми, кто несет в мир Любовь и Красоту. Битва эта особого рода. Она предполагает, прежде всего, ясность позиции, ответа для себя, к чему стремишься и что в жизни утверждаешь. Роман подкупает тем, что много и глубоко говорит о любви, о ее сути, о таинстве сближений, о силе женского начала, о красоте и силе материнства и, наконец, о том, как Любовь меняет мир.

Когда речь заходит о безобразиях, бесчинствах и бандитских разборках, поэту будто бы становится скучно, он сбивается на скороговорку, которая приводит подчас к комическому эффекту: «Владелец модного канала много знал. / В итоге – траурный Шопен и скорбный зал».

В романе есть и углубление в инфернальность, и мысль о том, что заискивания с силами тьмы небезопасны. Поэт проникает в их страшные глубины, чтобы вывести бесчестные замыслы на губительный для них свет. Но истинные его интересы связаны с рассуждениями о Времени, о проявленности Бесконечного в конечном. В природе, в женском начале, в Любви, в силе юности и таланта он видит предвестье новых времен, во имя наступления которых сегодня следует сказать Суровые Слова:

Пока все так. Но в Новом Мирозданье,

Что обещал в дурдоме мне один пророк,

Исчезнут униженье и страданье

От власти, от неправедных дорог.

Не нужно ждать. И в Новые Моленья

Пора вводить Суровые Слова,

Чтобы любого татя голова

Болела со Всевышнего Веленья.

Настанут Истинные Новые Века,

и будет отсыхать преступная рука (...)

 

Не пропадут смертельные болезни

и будет протекать на кухне кран,

пить и курить нам будет не полезней,

но нанести спланированных ран

никто уже не сможет никогда.

Землетрясенья будут катастрофы

и неудачные новеллы, песни, строфы,

но войны мы забудем навсегда.

Пространство, что прошлось и по моей семье,

есть этот Бог, что недоволен непорядком на земле.

Он начинает нынче Свой Большой Урок.

И мы вступаем в этот праведный поток.

 [XIII, 28 (9-18), 30 (9-20) ]

Наступление нового Времени и рождение Нового Мира поэт связывает с приходом в мир новых детей с их способностью тонко чувствовать настоящее и ложное и противостоять неправде, делая это без особых усилий и надрыва. Новой и особенной по своему существу оказывается и героиня романа, имя корой вынесено в заглавие. Ей с ее способностью любить и ее избраннику Андрею, замечательному и глубокому художнику открывается тонкий мир, явленный в Музыке и в Слове, в полете Любви. С ним сопряжены обретение высоты, привычка размышлять в любом случайном времени-пространстве, способность предчувствий и предзнания, которой обладает и сам автор.

Перо, бумага, сердце – так прекрасно

Соединяются друг с другом навсегда…

Поэзия – целящая вода.

Мы пьем ее и ценим не напрасно.

Но кое в чем бываем мы невежды.

Вот и моей рукой какой-то Демон водит.

Во мне он что-то близкое находит.

А может, это Ангел в траурной одежде…

Ошибка – причислять его к нечистой силе.

Он лишь посланник тех, иных Миров,

Которые всему даруют кров.

Ему здесь холодно. Он здесь – как бы в могиле,

В командировке в нашем Мире, в ссылке.

Показывает он мне дивный свет

Других пространств, галактик и планет

По очереди, вынув из копилки.

И отвечает перед Небом за меня.

А я – никто. Его далекая родня.

[ ( IV, 21)]

Нужно понять, что «никем» писатель считает себя как автора высоких строк, словно бы продиктованных свыше. При этом он отводит огромное значение земным проявлениям человека, который делает выбор, совершает поступки, взращивая душу.

Из больших городов – от тщеславья и скуки

ухожу я в леса, где начала науки,

что зовется – терпимость, спокойствие, разум,

дарит зренье, и слух, и дыхание – разом (…)

И никак не умрет удивлений пора –

почему совершаются – завтра, вчера,

и любви нашей странной безвыходна повесть,

и душою становятся муки и совесть.

[(IV, 23)]

Сегодня многие и многие почитатели таланта замечательного поэта и музыканта от всего сердца готовы сказать ему самые искренние слова благодарности за талант, гражданское мужество, боль за Россию, его веру в человека, способность быть снисходительным к извинительным слабостям и беспощадным и непримиримым к бесчестию и низости.

Смотрю я на небо в роздых,

и видится мне в простоте,

что разные люди, как звезды,

на разной горят высоте.

И каждый по-своему светит,

свершая неблизкий свой путь.

В миры одинокие эти

так хочется мне заглянуть (...)

Есть звезды… слабее раз во сто

мерцают в холодной дали,

но здесь ошибиться так просто,

не зная пространства до них.

[ IX, 29 (1-4, 13-14)].

 


 

Александр ДОЛЬСКИЙ

ВОСПОМИНАНИЯ О ШКОЛЕ

 

Поздняя осень, пожухла трава,

ветер качает уснувшие ветлы.

Памятью легкой полна голова,

сердце наполнилось юностью светлой.

 

Чистые классы пусты и тихи,

странствует солнечный зайчик по карте.

Белые с досок не стерты стихи,

и разрисованы старые парты.

 

Вновь облетела листва с тополей,

осень за осенью быстро промчится,

учат учить своих учителей

ученики, не успев отучиться.

 

Это пора умирающих трав,

это пора воскресающих истин.

Вымоет осень науки с утра,

как живописец рабочие кисти.

 

Школьной премудрости кончится срок,

новые истины время состарит,

жизнь преподаст за уроком урок,

но расписанья на них не составит.

 

Чтобы судьбу, как задачку, решить,

мало постигнуть азы мирозданья:

есть еще образованье души –

самое высшее образованье.

 

Школа пролетела, словно час,

школа – это жизни первый класс,

школа – арифметика судьбы,

школа – эти годы не забыть.

 


Педагогика Культуры № 7 (2008)

Метки: Рубрика: Искусство и образование, Черноземова Е.Н.

Печать E-mail

Просмотров: 3083